Литературный клуб «Симбирский глагол».

Ведущий клуба – Жан Миндубаев

Зов родных околиц

Часть третья

Есть в заграничных отелях созданное в целях экономии электричества оригинальное устройство, регулирующее освещение в коридорах.

Открыл дверь, шагнул — загорелся перед тобой свет, он освещает кусок коридора. Дошел до поворота — сзади погасло, спереди вспыхнуло. Так и шагаешь в освещенном куске коридора. А впереди и сзади — темнота.

Нечто подобное сопровождает нас всю жизнь. Задача людей на всей планете — максимально сохранить былое, чтобы земля была как бы уже знакома человеку. Мы же горделиво рапортуем о своих «успехах» такими словами: «Город (поселок, деревня, село) стал НЕУЗНАВАЕМ». Странноватая гордость, скажу так.

Поплачусь о себе. С пятого по седьмой класс ходил я в деревню Уланово, в ладненькую, еще земцами построенную школу. Деревянное, уютное здание стояло в стороне от деревни, возле церкви и кладбища. Конечно, церковь уже служила колхозу зерновым складом; конечно, на кладбище паслась скотина…

Школу я любил, печалился о ней. Повзрослев, заглядывал в нее, наезжая в Уланово. Сильно обнеряшилось некогда опрятное село, но школа моя возле церкви стояла — цела!

Но однажды ёкнуло сердце на подъезде к Уланову: пусто!

На раскисшем после дождя проселке возился паренек с мотоциклом. На вопрос о школе глянул изумленно: «Школа? Сгорела...»

Пожарище, уже затянутое зеленью, все еще отдавало мокрой золой и гарью. Береза, стоявшая некогда за окном нашего класса, выжила, но зеленела лишь с одного бока, другой топорщился черными, опаленными ветками... Ничего не осталось от моей школы — даже печи растащили на кирпичи...

Холодным сквозняком потянуло в душе: стерт с лица земли

еще один след...

Второй раз темнота настигла меня в историческом селе Свияжске. Конечно, многим известно это имя: со строительства Свияжской крепости начал Иван Грозный завоевание Казанского ханства в середине 16 века. Суждено мне было в этом удивительном месте тоже проучиться три года — с восьмого по десятый класс. Бывшая прогимназия, моя десятилетка стояла на самой кромке крутого холма. Школа была основательной, уютной, отменно построенной в былые времена. Светлые коридоры, актовый зал с большими сводчатыми окнами, раздевалка, буфет. Даже теплые уборные завели земские деятели для детей. Правда, в советское время одна из них уже была приспособлена под класс — темный, мрачный, с цементным полом и вечной аммиачной вонью...

Свияжская прогимназия окнами всех классов смотрела на реку Свиягу и ее крутое лесистое правобережье, в ложбинке которого как в ладошке лежал небольшой монастырь... Перед глазами ребятишек всегда стояла красота — дело рук природы и человека.

О, Свияжск! Я замер, увидев впервые в жизни купола и колокольни твоих монастырей, вознесенные в предзакатное небо на высоком холме над рекой.  Гармония сотворенного божьими и человеческими помыслами поразила меня в первую же секунду встречи с тобой — и уже никогда не смогу я избавиться от твоего притягательного очарования...

Часто является мне во снах опрокинутая в воды круглая чаша, увенчанная соборами, монастырскими белыми стенами и звонницами. Плывет Свияжск по разливу рек чудным видением. И сбегает по истертым плиткам каменной лестницы легконогая девушка, чье имя я уж теперь и не могу вспомнить...

С середины шестнадцатого века строились в Свияжске церкви, колокольни, монастыри, особняки, и являл он собой воплощенную в кирпичное изящество летопись русского зодчества.

Советское время, конечно, изрядно потрепало и покорежило городок. Несколько храмов просто взорвали – пытались брать кирпич для строительства судоремонтного завода в новом «соцгороде» Зеленодольске. Содранное на бытовые нужды железо с монастырских построек, отданные под тюремные камеры бывшие кельи (в Свияжске была и колония, как же!). Но еще ощущалась здесь в начале пятидесятых годов уютная прелесть русских уездных городов, еще радовали глаз каменные и деревянные особнячки с ухоженными садами и палисадничками, еще соблюдали местные жители ту опрятность в одежде и легкую церемонность в общении, которая вроде бы подчеркивала их принадлежность к месту исключительному, неординарному...

Тихий Свияжск моих школьных лет долго пребывал в разрухе и забвении. Дома ломали и увозили, зарастали чертополохом и бурьяном фундаменты, были завалены мусором и нечистотами переулки. Как будто был оккупирован вражьей ордой, перенес разбой и грабежи — и никак не мог прийти в себя расхристанный и неприбранный Свияжск.

Ровно через четыреста лет после основания чудного городка срочно выселяли из него людей. Ликвидировали совхоз, среднюю школу, агротехникум, школу слепых детей, музей, библиотеку, больницу. Словно в насмешку над былым благополучием, словно назло здравому смыслу разместили в те годы в бывшем монастыре приют для умалишенных, в школе слепых открыли интернат для умственно отсталых детей. И стал Свияжск со всеми его архитектурными сокровищами «отверженным островом», изгоем, средоточием убожества и ветхости...

А ведь Свияжск был разорен и опохаблен «во имя созидания», принесен в жертву очередной «великой стройке» — строительству Куйбышевской гидроэлектростанции. Поднявшаяся вода не только залила тысячи гектаров прекрасных пойменных лугов — но и отсекла Свияжск от «большой земли». Дамбу, соединявшую остров с «материком» нужно было поднять на полметра, но иметь городок в жизнеспособном состоянии не пожелали власти.

Так был подписан красавцу-Свияжску смертный приговор... И долго стоял он пустынно-нахохлившийся, богом и людьми заброшенный, взятый в плен водяной стихией, но не исчезнувший с лика земли…  И как будто я был виноват в чем-то перед ним, словно и на мою долю выпало когда-то быть вершителем его горестной судьбы. Но я ли решил светиться ли ему в ночи приветливыми огоньками домов, кудрявиться ли зеленью ухоженных садов, радовать ли сверканием куполов и колоколен, или засыпать полубезжизненным, полуразрушенным, угрюмым, лишенным ребячьего гомона и ухоженности?       

Но время вернуло красоту и прелесть Свияжску. Несколько лет назад президент Татарстана Минтимер Шаймиев взялся восстановить чудный городок.  И сделал это!  Ныне с окрестных заречных холмов или с палубы идущего по Волге теплохода притягивает Свияжск взор изяществом и красотой своих храмов и монастырей. Возродилась красота архитектурных ансамблей, созданная людьми и вызывающая гордость. Но как могли люди предать сиротству и поруганию воплощенную в камень гармонию?  Ведь не только городок растоптала и разорила чья-то злая сила, но и мою душу, мое человечество достоинство и веру обкорнала и умалила...

В жизни хватает горестей и не существует печалей на одно лицо, но всех нас, похоже, время пометило одним клеймом: оно упорно, самозабвенно и мрачно измывается над обликом той земли, которая знала, ведала, растила нас.

Вернадский говорил о разуме человека, как о геологической силе, изменяющей мир. Но почему часто эта сила оборачивается не добром и благорасположением — а страданиями и печалью? «Безумная» геологическая сила не связанная с «homo sapiens», создала величественные горы и милые реки; вырастила изумительные цветы и населила планету бесчисленным живым миром. А «разум» человека переводит эти горы на металлолом и химическую отраву, опоганивает реки и почти истребил мир былой красоты.

ОПЛАКИВАЮ судьбу Свияжска... А кто оплачет тысячи хуторков, деревень, сел, городков, поселков, ныне умертвленных нами? В трех верстах от моего Маматкозина неприметно лежала среди полей Ежовка — тихая деревенька в двадцать два двора, обросшая садами, с прудком посередине. Исчезла во время очередной реорганизации. Сейчас среди вытоптанных скотиной садов кособочится пастуший деревянный вагончик, толкутся вечно голодные «общественные» коровы. Вывеска: «Летний животноводческий лагерь».

Неподалеку на сбегающей к ручейку лесной полянке стояли еще две малые деревеньки. Ухоженные огороды, яблони, вишенники, покосы, пасеки. Даже в самые голодные годы здесь не знали бескормицы — выручала картошка, удачно выраставшая в песчанистой земле... И вот деревень этих нет, здесь разлеглись заросшие бурьяном пустыри; на бугорке дотлевает сельское кладбище. Кто-то еще помнит сюда дорогу: вокруг просевшей могилки — новая металлическая оградка. Но рядом, на безымянных бугорках — газетные обрывки, объедки, окурки... Неужто и на наших гробах будут чокаться, закусывать, развлекаться?

Длинен список убиенных поселений, оскверненных могли, поруганный красоты. Казалось бы, сокрушаться человеческой душе, тосковать по разрушенному.

Но где она, эта боль? Разве только старики вздохнут, вспоминая было. А тем, кто помоложе, хоть и трава не расти. Земля явилась им уже изуродованной, замазюканной. Явилась ничейной, бесхозной.

Ужаснемся ли творимому? Или будем упиваться и дальше своим ущербным самохвальным существованием? Наступит ли прозрение, явится ли нашему осознанию простая мысль: жизнь не есть только утоление телесных потребностей — она еще и сбережение данной нам земли, красоты, памяти.

Государству и обществу пора бы озаботиться воссозданием человеческой души.

Я не противопоставляю материальное духовному. Я пытаюсь просто напомнить о законе равновесия.

Мы плохо живем материально, ибо попрали законы экономики. Мы бедны духовно, ибо предали забвению заповеди духовного строительства. На вопрос: существует ли сейчас в нашей жизни нравственный идеал, некий эталон духа, – у меня, увы, нет ответа…

Сказано: жив человек не хлебом единым... И есть земли и люди, понимающие великую значимость этой заповеди.

Говорят, знаменитые американские семейные фермы играют все меньшую и меньшую роль в сельскохозяйственной экономике США. Говорят, что весомее и дешевле продукция крупных агрофирм и агропромышленных корпораций. И, следовательно, суждено тысячам крестьян-фермеров разориться, исчезнуть с лица земли. Аналогия с нашими «неперспективными» деревнями налицо. Но в этой стране правительством и обществом прилагаются грандиозные усилия для того, чтобы сохранить именно семейные фермы. Семейные!

И какие усилия! Дотации, книги, фильмы, музыка «Кантри» — все это романтизация и воспевание фермерского образа, всеобщее почитание «человека в ковбойке». Не только ради кукурузы или сои. А затем, что именно в этих людях, в фермах, видят американцы сохраненным идеал народа, его силу, мужество, упорство. Оберегают не только отрасль экономики — оберегают дух нации, ее суть, ее стержень. Ее притягательность. А мы? Или презрительные клички «колхозник-навозник», «деревенщина», «лапотник»... или пустопорожно-горделивое: «сельский труженик»! А рядом: «под народную» музычка, сочиненная бездарными композиторами исключительно в видах собственного прокормления; товары поплоше в убогих сельских магазинчиках, безликая «зековская» одежда и обувь; бездорожье, ужасающая сельхозтехника, унизительный быт — это для кормильцев державы? Это для тех, без кого не прожить?! И словно бы стараясь соответствовать такому снисходительно-барственному отношению к себе, как к второсортному гражданину, запамятовал сельский человек, крестьянин (да и рабочий!) о своем достоинстве, плюнул на совестливость, подрастерял умение и мудрость, охладел в привязанности к дому, к земле; утратил трепетное отношение к духовным ценностям. Для него своя земля стала чужой. Никогда не ступавшему до покоса на луг, не въезжавшему в лес на телеге, не звонившему в колокола при нересте рыбы — ему ныне ничего не стоит разворотить родник, ввалиться на грузовике в речку, свалить березу у околицы... Сегодняшний «сельский труженик» не хозяйствует на земле — он насилует ее, выжимая последние соки. Чужая земля — откуда взяться собственной боли?! И зачем жить на ней по-человечески? И пока мы будем такими — не перестанет время бесследно истирать наши корни. Виноватых искать бесполезно: грешны мы все.