Литературный клуб «Симбирский глагол».

Ведущий клуба Жан Миндубаев.

От ведущего.

Двадцать первый век породил в людях невероятную «охоту к перемене мест». Конечно, людям всегда было присуще желание попутешествовать, повидать мир, познать жизнь и обычаи иных стран и племен.

Но, как правило, возвращение в родные края, неизбывная память о них, устремленность именно там что-то изменить к лучшему всегда сопровождали жизнь человека…

Наше время что-то поменяло. Ныне народец – особенно молодой и неразумный – как-то быстренько хочет найти то местечко на планете, где ему без особых усилий сразу будет и хорошо, и сытно, и «кошерно».

Но бывает ли так? И есть ли это хорошо?

Вот вопросы, которые побудили меня публиковать в «Симбирском глаголе» свои ощущения на эту тему.

ЗОВ РОДНЫХ ОКОЛИЦ...

Продолжение

Часть вторая

Вода забвения нарастающим слоем продолжает покрывать живую жизнь. Безгласно и безымянно уходят навеки семейные роды, династии, знаменитые некогда поселения, омытые слезами и овеянные надеждами храмы и дороги. Все исчезает с лица земли под наши стенания об утратах. В тысячный раз поражаешься тому, как охотно в круговерти повседневных хлопот забываем мы о главном предназначении человека — хранить память, без которой он теряет само звание человека. Древо жизни теряет одухотворенность и красоту, лишившись корней. Не цепенеет душа перед словами «исчезают навеки» — и сами похороны из грозно потрясающего явления превратились в некое бытовое неудобство, а то и в повод для выпивки. Человек без памяти — кто он?

Некогда закладывали храмы, строили часовни, основывали приюты в память о былом, в честь него.

Почему не пытается нынешний человек хоть как-то противостоять току времени и собственному беспамятству? Как будто назло душе, в пику самим себе стремимся мы во что бы то ни стало превратиться в однодневок, в перекати-поле, в существо, подвластное только радости телесного насыщения и зову размножения. Но зачем тогда строим крыши над головой, раздуваем огонь в сложенной печи и баюкаем младенцев? Только во имя того, чтобы вырастить злак, съесть его и тем успокоиться? Ущербной растет при этом душа, скудной в помыслах, высоким устремленностям недоступная сквозняками продуваемая, никчемная и легковесная. Ради этого мы затеяны природой?

Говорят, что у самой природы нет памяти, не ведает она — да и знать не хочет — дня вчерашнего и завтрашнего.

Но коль неизвестны природе память и прозрение, почему именно она в «мучительной попытке познать самое себя» (В. Шукшин –Ж.М.) создавала то непостижимое, мозгом называемое устройство, венец своего творения, которым наделила не только нас? Пишут: ныне на планете имеется несколько миллионов тонн человеческого мозга — живого, разумеется. Возможно, в этом суть Жизни — в увеличении «производства» мозга. А что это, если не память? И не за семьюдесятью ли печатями упрятана глубинная, неизбывная память природы неведомая нам? Какие там ЭВМ! — вполне возможны и более непостижимые системы памяти, «работающие» в природе. И значит наша нарастающая беспамятливость вопреки ее устремления?

Впрочем, не о том, не о том…

Все-то мы знаем. Почем картошка на базаре, с кем развелась и в который раз Алла Пугачева, с каким счетом выиграл «Зенит», где жена соседа «ухватила» новую дубленку. Но неведомо нам — да и неинтересно — знать; кто тянул вот эту старую дорогу? Чьи руки возвели побитую, но так ладно стоящую на пригорке ввиду всего села церковь? Кто был первым жителем хуторка с неожиданным именем Пчелка — видать, веселый трудяга, мечтатель, осевший здесь? Немы наши поселки, безгласны старинные строения, молча кряхтят безымянные мосты под натиском проносящейся жизни. Они могли бы о многом рассказать, удивить, озадачить, обрадовать. Но «некогда, некогда, некогда нам»! Ради сиюминутных и во многом никчемных забот обкорнали мы собственную память, обездолили наших детей. Ибо какая счастливая доля может быть без знания своего рода, своей земли, истории? Без чувства причастности к добрым делам и людям? Обезразличился народ ко многому, довольствуясь потребностям сегодняшнего дня и собственной ущербностью…

Для какой надобности так жадно лезет ребенок на березу у отчего дома, что он там потерял? На ветках ни яблок, ни слив… Но через жуть возможного падения и отцовского наказания хочется заглянуть мальцу подальше, хоть бы за околицу родной деревни; нечто понять, запомнить, осмыслить. Человеческий детеныш любознателен с детства, ему так завещано природой — зачем мы душим эту любовь к познанию? В том числе и к познанию собственной души.

Испокон веку в семье, в школе в церкви в первую голову заботились о пробуждении в ребенке души — и к ней прилагались соответствующие знания. Постижение законов совести соседствовало с познанием законов природы. И если вторая сфера была безграничной, то в первой были четко обозначены рубежи, за которые человеку переступать нельзя: не возжелай… чти… не убий… Не убий и память: и ныне, и во веков. Ибо нет человека без памяти; ею он жив и возвышен; на ней стоит.

«Как в прошедшем грядущее зреет, так в грядущем прошлое тлеет…» В этих строчках  Анны Ахматовой лишь фиксация одной из основ нашего мира.

Углубленное внимание к памяти — а значит, душе, нравственности, идеалам — обязательное условие существования человека. А мы? Что помним, чему поразились, какой мерой отмеряем пройденное? Пронизала ли нашу жизнь тоска по истине, утвердилось ли стремление оглядеться в историческом пространстве? Можно ли сказать, что историческая правда нашей земли выявлена в полном объеме и что эта работа обрела необходимый в размах и значимость?

Конечно, история — наука. Но только ли? Как никакая другая область познания, она формирует наши души, лепит характер, утверждает дух. Если естественные науки обнажают связи человека с природой, убедительно демонстрируя цельность мироздания; то историческое познание выковывает скрепы, соединяющие личность с человечеством. Пренебрежение ими, их обрыв означает демонтаж цивилизованного общества, сокрушение «homo sapiens».

Ах, как сильно мы преуспели в этом!