Клуб «Симбирский глагол». Жан Миндубаев.

РОМАН НА ДВО?Х

                                          (Рассказ-быль.) Хутор Вязки – это два десятка домов на  косогоре возле речки. Отделение совхоза здесь давно ликвидировано; поля заросли, ферма разваливается. Но кого это волнует, если народ живет здесь заречными лугами, скотиной да картошкой? Помню, рассказывала бывшая «кормачка» (заведывала кормораздачей на ферме) Татьяна Карпова -       Если мужчина в доме, то с голоду не помрешь. Да вот беда-то пьющий, то инвалид, то бестолковый как пень. Вот и завидуем мы все цыгановым бабам. Во-от дом-от их, торчит с краю под шифером… Что и говорить – полная чаша! ? рупь всегда водится. А потому, что мужик у них дельный, хоть и один на двоих. -       Как? -       Да так вот. ? у Вальки, и у Катьки – муж один, Ромка-цыган… По половинке, значит, каждой бабе. Но скажу тебе, тaкая половинка лучше цельной. То-то... С бугорка, на котором мы стояли, подворье, о котором шла речь, было  хорошо видно. Трещал тракторишко в громадном – гектара два! – огороде; две женщины шли за ним по борозде – сажали картошку. На лужайке перед домом двое ребятишек игралисья с дворняжкой – трактор замолкал, коренастый мужичок кричал весело: «Эй, чижики! Мамки обедать зовут!» Мальчик и девочка срывались с места, визжали, висли на мужичке. Так он и нес их в дом на своих плечах. ? две бабы – опять за ним следом – Валентина и Екатерина Мельниковы, по местному – Цыгановы. ?диллия! Но не всегда так было, не всегда... Печник и балагур, любимец хуторской ребятни и всех молодаек в округе вдовец Петр Мельников умер в одночасье на шестьдесят втором году жизни. Он вернулся с покоса, аппетитно отобедал (поел окрошки и любимого пирога с капустой) присел на крылечко – благостный, умиротворенный – покурить. ? только успел чиркнуть спичкой – откинулся навзничь, захрипел... ?нсульт. У Meльниковых все мужики в роду так помирали. После кончины отца Валентина впала в отчаяние. ? было отчего. 3а три года до того от нее ушел муж Ромка-цыган. Фамилия у него была нездешняя – Ярош. Сам чернявый, потому и прозвали цыганом. А может еще по той причине, что явился Роман в Вязки  со стороны, вошел в дом Мельниковых «примаком», то есть приняли они зятя на все готовое… Да. Так вот, все эти три года без мужа Валентина непроглядно ишачилa: растила сынишку, держала скотину, пчельник, сад-огород. Отец, конечно, был главным в хозяйстве, на нем все держалось: мужик мастеровитый, умевший ладить любую сельскую работу. ? вот его не стало. Опереться Валентине теперь было не на кого. А как одной тащить все подворье, без которого  просто не проживешь? Была, была единственная возможность облегчить свою судьбу и разделить тяжкую ношу хозяйственных хлопот – да и просто прислониться к кому-то осиротевшей душой – ведь недалеко, на  железнодорожной станции с ласковым именем Ночка жила  единокровная сестра Катя. Пензенская сторона, три версты, совсем рядом… Наведаться бы туда, припасть к родному плечу, выплакаться, увезти с собой на хутор, в осиротевший родительский дом, и жить вдвоем веселее и в делах подмога… Да как туда явиться, как?! После того, что между ними случилось три года назад… А случилось вот что. Сестренкa Катя была красивая, ладная, но уродилась  глухонемой. Отец (в детстве еще) отправил ее в специальную школу в Самаре. Потом вернулась Катя на родной хутор. Но крестьянствовать не стала, а устроилась неподалеку на той самой станции Ночке подсобницей на складе. Невелика должность. Но жила в опрятности, при выходных днях и собственной комнатке. Годится. Постоянно Катя на хутор наведывалась. Валя в сестренке души не чаяла, любила, а муж, Роман, все над немой подшучивал, беззлобно, забавы ради… Учился на ее языке – пальцами разговаривать. Начнет что-то рассказывать – Катя хохочет, Роман скалится. Ну, и Вале весело: забавляются. Дозабавлялись. По воскресеньям Валя – мужу: «Проводи Катьку, ей одной через лес страшно идти». Пойдет Роман, проводит, вернется через час. А однажды сильно-сильно  задержался… Станция Ночка. Да уж. Одно название чего стоит… ? крик на всю округу стоял, и стекла в бараке звенели, когда примчалась Валентина Петровна свои супружеские права отстаивать. Глухонемая – она, понятно, молчала. ? Роман не произнес ни слова, пока тащила его  Валентина домой, на хутор… Но! ? месяца не прошло, как умотал Роман снова. Куда? Да туда же на станцию: в барак, к глухонемой… ? чем приворожила, чем?! Второй раз не ринулась Валентина на станцию, не побежала скандалить… Что толку, раз мужика приколдовали? Да и гордость останавливалa: не девчонка же за кобелистым супругом носиться, и надежда еще теплилась; вернется Роман, не оставит сына Алешку без отца… Напрасно ждала – не вернулся. 3накомые рассказывали: обживается Роман на новом месте. Устроился дежурным на переезд, мотоцикл купил, баню ставит возле барака. Валентина поняла: решил концы рубить, хотя официально на развод, не подавал. Ах, сестричка-сестричка… Валентина Петровна в суд не спешила: какой смысл? Если разведут, то ей станет еще горше: ведь придется еще и имущество на хуторе делить. Пусть не подмосковные виллы, но все же дом-пятистенок, скотину, сарай, баню, сад-огород, пристройки хозяйственные, вплоть до ограды. Это ведь для городского жителя забор из горбыля – пустяк. Для селянина это не только денежные затраты, это характер существования – забор. Поставь-ка его по всему периметру хозяйства – километры жердей, досок, столбов, полпуда гвоздей, месяц работы… Рушится забор – хозяйство рушится – вот как… Не зря же в деревнях по забору определяют: стоит крепко, не валится, не зияет прорехами – хозяин крепкий на подворье, не шалтай-болтай… Вот так и прожила Валентина Петровна целых три года – ни вдова, ни мужняя жена. Но чрезмерно уж обделенной себя не чувствовала: при семье, при работящем отце. Не пропала, выдюжила… ? вот не стало родителя. Осиротело подворье. Ледяным сквозняком потянуло по душе... Откуда сил взять чтобы на станцию Ночка идти, нeмую сестру  о беде оповестить? Дважды ходила Валя на переезд, дважды возвpaтилась – ноги не шли. ? совсем было решила хоронить отцa без сестры – пусть мучается всю жизнь, пусть себя клянет… Но как такой грех на душу взять? Соседу старичку Нефедову стaканчик налилa: «Сходи, оповести… Пусть проводит отца в последний путь». Но боялась, боялась Валя: придет Катерина в дом, а она не удержится, скандал будет у гроба. ? немая будто учуяла ее страхи. Не в дом явилась – только на кладбище пришла. ? одна. Без Романа. ? ревела, ревела над покойником беззвучно, только руки метались… С кладбища уходила Катя последняя, медленно, долго шла она вдоль ограды, перебирая каждую досочку… Валя стояла, как струна: тронь – лопнет. Видела, как Екатерина оторвалась от изгороди, как побрела тихо, без оглядки – и вдруг рухнула у дороги, словно подбитая… Вот тогда и ринулась Валентина к сестре, оторвала ее от земли, прижалась к ней… ? стояли они обнявшись, и рыдали взахлеб, а потом дошли тихонько к дому. К дому, теперь уже совсем осиротевшему, теперь одному на двоих. ? будто исчез, истаял разделявший их три года Роман… Как бы и не было его. Совсем, никогда. ? девять дней прошло, и сороковины отметили. ? стала Катя снова на хутор заглядывать по выходным: то в огороде возится, то скотину обихаживает. ?ной раз и ночевать останется – словно нет у нее никого там, на грешной станции Ночка… Вале подчас казалось: прошла у немой сестры бабья дурь. Сгинул бы  Роман, куда-нибудь – и было бы им обеим и проще, и легче. Но куда он исчезнет, цыган проклятый, если Лешка каждый день канючит: «А папка чего не идет к нам, тетя Катя? Я с ним на рыбалку хочу сходить, он мне щенка подарит…» ? так изнылся, что не выдержала Валентина: отправила сыночка однажды с Катей на станцию с отцом повидаться. Ну, а вернулись они на хутор уже строем: Лешка, весь светлый от радости, Роман, прятавший глаза, и Катерина – с животиком, уже явно видимым даже под широким халатом. Такие дела. Cказано: человек предполагает, а Бог располагает. Возможно, и не возникла бы на хуторе Вязки странноватое на первый взгляд семейное содружество, не перехлестнись в одном месте ряд обстоятельств. А именно: смерть Петра Мельникова, безработица на станции Ночка – и роды Екатерины – невенчанной – нерегистрированной второй жены Романа. Катерина рожала, тяжело, с осложнениями, чуть ли не в небытие отправила ее дочка. «Когда вытаскивали врачи Катю с того света, поняла я: если еще и она умрет все, конец мне. Кaк только выписали – схватила и ее, и девчонку – и бегом на свой хутор. А тут и Роман без работы остался. Куда ему? Не в бараке же одному оставаться – обязательно сопьется или в тюрьму сядет. У него тоже ведь ни отца, ни матери. А со мной что случись? Куда Лешке податься? Пожалела всех, приютила», – то ли горюнится, то ли радуется Валя… ?споведь человека, загнанного в угол непредсказуемыми обстоятельствами бытия? ?ли наоборот: человека, нашедшего свой угол в лабиринте внутреннего блуждания по жизни? ? кто возьмется ответить на этот вопрос? Знали бы сестры  какую задачку они задали мастерам психологических кроссвордов, специалистам по «семье, браку и материнству» (их у нас тоже тьма) и прочим знатокам «гендерного вoпроса»! Но что им до тех тонкостей? Вовлеченные судьбой и Богом в такую ситуацию, притерпевшиеся друг к другу; втянутые необходимостью непрерывный круговорот забот о хлебе насущном живут себе и живут. ?, честное слово, даже более предпочтительным показалось мне такое житье-бытье: в теплом доме, при достатке, ухоженных детях, чем при вечных скандалах и выяснениях отношений в тысячах так называемых «нормальных семьях», хотя – не дай Бог! – примерить подобный случай к себе… Вот так все сложилось, скрутилось и устоялось в большом старом доме на маленьком хуторе Вязки. Две женщины в одном доме, двое детей у одного отца, один Роман на двоих. Судить-рядить можно по всякому, а жить более-менее терпимо, видимо, только так. «В селах рязанщины, в селах смоленщины Слово люблю непонятно для женщины. Там бесконечно и верно любя Женщина скажет: «Жалею тебя!» Вот что вспомнилось мне в рождественские дни на хуторе Вязки, затерянном в глубине российских пространств…     Жан Миндубаев