Клуб «Симбирский глагол».
Ведущий Клуба – Жан Миндубаев.
Гость Клуба – Дмитрий Точёный.
Тема заседания: Драма истории.
Визитная карточка гостя.
Точёный Дмитрий Степанович. Профессор, доктор исторических наук. Автор многих книг по региональной и отечественной истории. Круг научных интересов – история российских политических партий, историческая психология, региональное краеведение.
«Я рад умереть за Родину!»
Штрихи к портрету Петра Столыпина
Водопад новых исторических фактов, обрушившийся на нас в последние годы, разнёс в щепки привычные представления о советских государственных деятелях. Оказалось, что практически все они не только не являлись борцами за народное счастье и легендарными личностями, а сплошь и рядом были заурядными эгоистами, наглыми обманщиками и подонками. ? нынешние лидеры, увы, не блистают высокими душевными порывами и лишний раз подтверждают печальный вывод выдающегося историка Василия Ключевского: «Человек – это величайшая скотина в мире».
Выражение «Политика – грязная вещь» стало банальной и неоспоримой истиной. Лгали и лицемерили римские, французские, русские и прочие императоры, английские короли и американские президенты, министры и сановники, шахи и султаны. Право, хочется в порыве отчаяния воскликнуть: «Ну, неужели среди властителей не встречаются порядочные люди?» К нашему относительному утешению, такие уникумы существовали. Сколько? Чтобы пересчитать их, видимо, хватит пальцев одной руки. Один из них – Пётр Аркадьевич Столыпин. Честный в политической борьбе и абсолютно порядочный в семейных отношениях.
* * *
В начале XX века российские интеллигенты бредили революцией. Едва ли не всем им казалось, что бедность, холерные эпидемии, неурожаи тотчас уйдут в прошлое, как только будет уничтожено самодержавие. Сверкали глаза не только юных отроков, но и седовласых почтенных мужей, когда они завершали свои многочисленные речи пламенным горьковским призывом: «Пусть сильнее грянет Буря!»
Сотни молодых революционеров, рискуя своими жизнями, бросали бомбы в кареты министров и губернаторов, стреляли в городовых и жандармов. Понятно, что особый интерес для борцов с царизмом представлял глава российского правительства Пётр Столыпин. Пользуясь тем, что он обычно беседовал с посетителями без предварительной записи и установления личности, к нему в дом спокойно вошли три эсера. В приёмной ждали своей очереди чиновники, банкиры, крестьяне. Вдруг раздался крик: «Да здравствует революция!», и страшный взрыв разнес вдребезги почти половину дома.
На расстоянии нескольких десятков метров валялись обрывки одежды и окровавленные человеческие тела. Погибло 33 человека и ранено 26. Однако премьер-министр не пострадал: задержка в рабочем кабинете на несколько секунд спасла его.
Через две недели после этого взрыва состоялось заседание Совета Министров, на котором Столыпин предложил создать военно-полевые офицерские суды, которые бы экстренным порядком рассматривали дела о лицах, захваченных на месте убийства или грабежа с оружием в руках. Он подчеркнул: «Мы должны решительно подавить тех, кто борется с правительством с оружием в руках или занимается разбоем, но мы ни в коем случае не откажемся от либеральных реформ. Возврата к старому режиму самодержавной власти не может быть, наша задача – двигаться вперед по конституционному пути. Я готов сотрудничать с любой партией, которая не поддержит террористических методов борьбы».
Военно-полевые суды действовали 8 месяцев. По их приговорам было казнено 683 человека. Российская демократическая печать кляла и клеймила Петра Столыпина. Его именовали палачом, заплечных дел мастером, инквизитором. 17 ноября 1907 года член ЦК кадетской партии Фёдор Родичев сказал на заседании Государственной Думы, что в России самым распространенным явлением стал «столыпинский галстук». При этом он сделал жест завязывания петли на шее.
Вся Дума замерла: до сих пор Столыпина хотя и критиковали в самой резкой форме, но до такой наглости никто не доходил. Ведь совсем недавно депутатам Думы было сообщено: по приговорам военно-полевых судов казнили 683 террориста, а эсеры и социал-демократы убили 768 представителей власти. Казалось, всё ясно.
Пётр Аркадьевич побледнел и вышел из зала заседания. Что предпримет могущественный премьер-министр? Высказывались самые различные предположения. Но никто не угадал, как поступит Столыпин. Через несколько минут он заявил: «У меня шестеро детей, и я не могу в их глазах предстать вешателем. Самое дорогое для меня – это моя честь, а потому я вызываю наглеца на дуэль на пистолетах».
Когда секунданты Петра Аркадьевича прибыли к Родичеву, тот опешил, не ожидая такого поворота событий. Члены кадетской фракции советовали ему с достоинством принять вызов. Но тот, перепугавшись не на шутку, выпалил: «Советовать-то хорошо, а вы попробуйте сами постоять под дулом пистолета».
Родичев отправился к П.А. Столыпину, принёс свои извинения и добавил: «Я протягиваю Вам свою руку».
Пётр Аркадьевич, не подав руки ему, презрительно сказал: «Я Вас прощаю. Да, у меня кровь на руках, как вы изволите говорить, но это кровь врача, а не палача. Может быть, Вы когда-нибудь поймете, что значит отвечать за огромную, беспокойную Россию».
Последовательный, жёсткий внутренний курс Столыпина дал положительные результаты. К 1910 году террористические акты стали редким явлением, бандитизм почти сошёл на нет, забастовочное движение уже не потрясало страну.
Успокоение при помощи репрессивных мер премьер-министр называл очень важной, но вместе с тем не главной мерой. «Волнения будут сотрясать Россию до тех пор, – пояснял он, – пока наш крестьянин беден». Но как избавить его от голода и нищеты? Столыпин яростно спорил с российскими революционерами и демократами, предлагавшими решить эту вечную проблему путем разделения помещичьих угодий между крестьянами.
«Дело не в том, – возражал премьер-министр, – что у российского крестьянина мало земли. В Западной Европе у фермера гораздо меньше, но там урожайность намного выше. Вся беда заключается в том, что российский крестьянин не владеет землей: она принадлежит общине. А потому у него нет хозяйского, заботливого отношения к земле».
Можно поразиться проницательности и дальновидности Столыпина, разъяснявшего, что при всей кажущейся простоте и привлекательности разделения помещичьих земель этот путь таит в себе опасные последствия: «Во-первых, – чётко формулировал он свои аргументы, – будут уничтожены дворянские угодья и усадьбы, являющиеся очагами агрономической и общей культуры. Во-вторых, после передела земли государство не приобретёт ни одного лишнего колоса, поскольку урожайность у помещиков выше, чем у крестьян. В-третьих, уравнены будут и пьяницы, и старательные мужики, что нанесёт нравственный удар по деревенскому трудолюбию. В-четвертых, насильственное отобрание земли у помещиков рождает мысли о необходимости разделения домов и квартир у купцов и интеллигентов, потом разделения добра зажиточных крестьян, затем разделения имущества тех, кто живёт чуть лучше последнего бедняка, лодыря и пьяницы. Это приведёт к крестьянской войне». Свои выводы премьер-министр завершил 10 мая 1907 года в Государственной Думе исторической фразой: «?м (он показал на фракции революционеров) нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!»
Преодолевая колоссальное сопротивление, Столыпин ломал привычные консервативные порядки в деревне. Старательные мужики получали поддержку государства. Пьяницы, лодыри и неумехи продавали свои земли тем, кто хотел работать на них. Льготный кредит на это давал специально учрежденный Крестьянский банк. Российская деревня вступила в полосу трудных, но перспективных перемен, чего не могли отрицать и советские историки, разоблачавшие «период столыпинской реакции». Вот что отмечал автор университетского учебника, изданного в 1959 году: «Столыпинская аграрная политика усилила развитие капитализма. С 1909 года начинается эпоха небывало высоких урожаев. Это вызвало резкое увеличение хлебного экспорта. В 1910 году он достиг 847 млн. пудов. Сибирское масло, вывозившееся в Западную Европу, давало прибыли в два раза больше, чем вся российкая добыча золота. Успехи в сельском хозяйстве подготовили условия для нового промышленного подъёма. Стремительно прокладывались новые железные дороги в Средней Азии, Сибири и на Дальнем Востоке. Закладывались основы отечественного авиационного транспорта».
Только недавно мы узнали, что Россия в период пребывания у власти Столыпина имела самые высокие в мире темпы экономического развития.
Однако дальнейшее процветание страны – и это понимал Пётр Аркадьевич как никто другой – находились в прямой зависимости от демократизации политических, государственных и культурных структур. По его инициативе было принято решение о введении бесплатного всеобщего начального образования, подготовлены проекты о повышении зарплаты учителям, о страховании рабочих и оказании им медицинской помощи, о снижении им имущественного ценза на выборах в земство, о расширении прав лиц еврейской национальности и так далее. «Дайте России 20 лет покоя, – воскликнул однажды премьер-министр, – и вы не узнаете её».
Поэтому Столыпин самым тщательным образом анализировал международную обстановку, стараясь избежать конфликтов. 28 июля 1911 года он инструктировал посла во Франции: «Война, особенно в том случае, если её цели будут непонятны народу, станет фатальной для России и династии. ?, наоборот, каждый мирный год укрепляет Россию не только с военной, но и с экономической точек зрения. Кроме того, и это еще важнее, Россия растёт год от года, растёт самосознание народа и общественное мнение... ? когда придёт время, страна встретит врага с полным сознанием своей ответственности. Россия выстоит и одержит победу только в народной войне».
Казалось, что и Столыпину, и стране, нельзя пожелать ничего лучшего. Под руководством выдающегося лидера Россия шла к своему величию. Однако успехи премьер-министра и взлёт огромной страны, как ни странно, рождали врагов, недалёких и злобных.
Руководители эсеровской партии признали: «Ещё несколько лет продолжения столыпинских аграрных преобразований, и надежды на революцию рассеются». По этой причине они принимают решение о подготовке серии покушений на премьер-министра. Об этом постановлении он узнал и как-то с грустью и оттенком фатализма сказал: «Каждое утро, когда я просыпаюсь и творю молитву, я смотрю на предстоящий день как на последний в жизни, и готовлюсь выполнить все свои обязанности, уже устремляя взор в вечность. А вечером, когда я опять возвращаюсь в свою комнату, то говорю себе, что должен благодарить Бога за лишний дарованный мне в жизни день. Это единственное следствие моего постоянного сознания близости смерти, как расплата за свои убеждения. ? порой я ясно чувствую, что должен наступить день, когда замысел убийцы, наконец, удастся».
Поворачивается спиной к Петру Аркадьевичу и большая часть дворянства, которое бы, казалось, должно было век его благодарить за спасение в 1906 году. Но деревня, успокоенная столыпинскими аграрными реформами, уже реже поджигает помещичьи усадьбы. Теперь дворяне стали возмущаться либеральными преобразованиями премьер-министра и тем, что он много занимается мужиками, но не помогает разоряющемуся благородному классу.
?зменила отношение к выдающемуся реформатору и императорская чета. Министр финансов Владимир Коковцов отмечает в своих мемуарах, что «Государь был завистлив и ревнив к значению Столыпина в государственных делах». Чувство жгучей зависти охватывало Николая II, обладавшего средним, отнюдь не государственным умом.
Окончательный крест на взаимоотношениях Петра Аркадьевича с царем и его женой Александрой Фёдоровной поставил проходимец, «святой старец» Григорий Распутин. Премьер-министр с горечью констатировал, что сей «божий человек», а на деле – негодяй – приобрёл большое влияние на Александру Федоровну и на весь царский двор. Новый фаворит сильно подорвал и без того зыбкий авторитет императорской четы. С присущей ему прямотой Столыпин сказал, что питает «непреодолимое отвращение к этой гадине» (Распутину) и предложил Николаю II немедленно выслать из Петербурга «святого старца». Тем самым премьер-министр приобрёл в лице Александры Фёдоровны, сколь красивой, столь же и глупой истерички, злейшего врага.
Авторитет Петра Аркадьевича упал до предельно низкого уровня. Весь двор шептался, выясняя сроки неумолимой отставки Столыпина. Разумеется, это отразилось и на поведении высших жандармских чинов, отвечавших за охрану премьер-министра. Они знали, что Николай II и Александра Федоровна не будут горевать в случае убийства главы правительства.
Столыпин был глубоко одинок за пределами своей семьи. Да и кто захотел бы подставить ему плечо в трудную минуту? ?скренне мог бы поддержать его лишь тот, кто обладал государственным умом и жил интересами страны. А таких не было... Не сколотил Пётр Аркадьевич, говоря современным языком, и своей команды, преданной ему. Премьер-министр не пил, не воровал и не давал тащить государственное имущество другим. Следовательно, у него ни надёжных собутыльников, ни верных помощников быть не могло.
В конце августа 1911 года Столыпин написал завещание. В нём он просил похоронить его там, где убьют. А через несколько дней... 1 сентября в Киевском оперном театре к нему подошёл социалист-революционер Богров и почти в упор произвёл два выстрела. Когда премьер-министра выносили из здания, он сказал: «Передайте Государю, что я рад умереть за него и за Родину».
8 сентября состоялись похороны Петра Аркадьевича в Киеве. А Николай II и Александра Федоровна веселились на балу в Севастополе в зале Морского собрания. По этому поводу генерал Николай Епанчин, старый служака, заметил в своём дневнике: «Надо принять во внимание крайне неблагоприятное впечатление, которое должно было произвести в общественном мнении в России и за границей отсутствие Государя у могилы столь трагически погибшего Председателя Совета Министров, ближайшего сотрудника Монарха... Даже наиболее сдержанные не могли удержаться, чтобы не осудить Государя».
Александра Федоровна показала себя не с лучшей стороны. 5 октября 1911 года она публично заявила: «Не надо жалеть того, кого не стало... Он окончил уже свою роль... Я уверена, что Столыпин умер для блага России».
Петру Аркадьевичу не повезло в жизни, над ним куражились и после смерти. Немногие скромные памятники (их было четыре) разрушили после Февральской революции. В Киеве над памятником поставили домкрат, на шею бюста Столыпина надели красную повязку, шею окружили цепью, и статуя в виде повешенного была снята с пьедестала и брошена на землю. Аналогичная судьба постигла и памятник Столыпину в Симбирске в марте 1917 года. А потом уже в Ульяновске учудили еще интереснее: в 1948 году на сохранившийся постамент от памятника Петру Аркадьевичу (бюст бросили вроде бы в Свиягу) поставили ?вана Александровича Гончарова. Да так и стоит это сооружение до сих пор.
* * *
Терпеливая богиня истории Клио постепенно отделяет плевелы от зерен, сурово наказывает тех, кто желал дурного Петру Столыпину. Богров был расстрелян. Такая же участь постигла и царскую чету. Не будем радоваться их страшной смерти: им просто не хватило ума и сердца. Другие противники Столыпина, если не попали под страшные жернова гражданской войны, то коротали в основном последние дни в бедности. ?менно так – в большой нужде – жил в Швейцарии Фёдор Родичев. Наш земляк Александр Керенский – социалист-революционер по убеждениям – поносил Столыпина, используя весь лексикон литературной брани. Своё мнение он изменил после скитаний, после осмысления ленинских и сталинских репрессий. На закате жизни Керенский написал: «Называть Столыпина террористом столь же нелепо, как сравнивать любительское пение с совершенным артистизмом Шаляпина. За это говорит тот факт, что число невинных заложников, расстрелянных в России всего лишь за один день после покушения Каплан на жизнь Ленина, значительно превысило число приговорённых к повешению столыпинскими военно-полевыми судами за восемь месяцев их существования. Да и сами репрессии были направлены против сравнительно небольшого слоя населения, активно выступавшего против правительства». Объективнее всех, пожалуй, оценил деятельность Столыпина его современник, журналист Лев Тихомиров. Он писал о том, что в российской истории были деятели более глубокие в смысле философии государства, более твёрдого характера, более обширных знаний и более определенного миросозерцания: «Но правителя, соединившего такую совокупность блестящих качеств, такого самоотвержения, такой напряженной сердечной любви к России, – я не видел». Мы – тоже.
