Ведущий «Клуба»- Жан Миндубаев Тема заседания: «Дым отечества» Гость «Клуба»- ?горь Гамаюнов Визитная карточка гостя: ?горь Гамаюнов - журналист, писатель, автор романов «Капкан для властолюбца», «Майгун», повестей «Странники», «Ночной побег», «Окольцованные смертью», «Камни преткновения», «Ошибка командарма», «Однажды в России», «Мученики самообмана», «Свободная ладья», «Жасминовый дым». Рассказов и очерков, публиковавшихся в «Новом русском слове» (Нью-Йорк), «Литературной газете»,  в журналах «Нева», «Знамя», «Смена», «Юность», «Огонёк».  Работает в «Литературной газете»  обозревателем. От ведущего Вряд ли найдётся в нашем журналистско-писательском сообществе  тот, кто не  читал (или на худой конец) не слышал  об ?горе Гамаюнове. Автор, как говорится, давно у всех на слуху. Эта популярность вполне объяснима, ибо перо Гамаюнова присягнуло честности, объективности, глубине анализа. ?, конечно, литературному мастерству. В чём вы сами сейчас убедитесь, прочитав эссе из новой книги ?горя Николаевича, названной им без всяких выкрутасов просто «День в августе». Заячьи сны ?ду за водой. К роднику. День солнечный, но не жаркий. Тропинка вьётся в порыжевшей, пересушенной летним зноем  траве, мимо огородов, к заросшему молодым лесом оврагу. Родник - там, в сумрачной глубине, в пестроте реющих солнечных пятен. Этот миниатюрный, словно бы игрушечный, колодезный сруб из крепко подогнанных дубовых брёвнышек, испятнанный щупальцами зеленоватого мха, покрыт широкой доской; над ним, на сучках соседних деревьев, будто ёлочные игрушки, висят черпаки, вырезанные деревенскими умельцами из пластиковых бутылок разного цвета. Подхожу к спуску в овраг. Вижу: кто-то маячит на тропе. То ли пенёк, то ли зверь. Неподвижен, как статуя. Замедляю шаг, всматриваюсь. Неужели заяц? ? точно – он. Матёрый русак. Стоит на задних лапах, спина и бока бурые, брюхо белое с рыжими подпалинами, уши торчком — их кончики, наверное, мне по пояс. Усы гусарские вразлёт, вокруг глаз – белые кольца, смотрит пристально. ? не боится! Ну, да, конечно, я же без ружья, с пустым ведром. Останавливаюсь шагах в десяти. Рассматриваю зверя. Он не уходит, прядая длинными ушами, улавливая все звуки вокруг - треск кузнечиков, птичью перекличку, шорохи опадающей листвы, далёкий стрекот моторной лодки, принесённый ветром с излучины Клязьмы, она здесь светится синим пламенем сквозь кроны сбегающих к ней деревьев. Мы разглядываем друг друга, кажется, целую минуту, и я, наконец, спрашиваю его: -Ну, что, косой, не уступишь дорогу? Зверь, словно поняв, о чём его просят, отпрыгивает в хрустнувшую под ним траву, но не убегает – всё так же стоит столбиком, любопытствуя, что будет дальше. Я двигаюсь по тропинке к спуску, не сводя глаз с заячьей морды, торчащей над травой шагах в трёх от тропы, и, поравнявшись,  предлагаю ему: -Давай знакомиться, раз уж ты такой смелый. ? протягиваю ему свободную руку. Это был непростительный с моей стороны жест, превратно истолкованный зайцем. ?здав странный, возмущённо фыркающий звук, он пружинисто взвивается над травой и, уже не останавливаясь, размеренными плавными прыжками направляется в заросли ивовых кустов, к спуску в речную  пойму. Я прошёл по виляющей вниз тропинке к роднику, отодвинул  доску, осторожно, чтоб не взбаламутить песок на дне ключа, начерпал прозрачной воды в ведро и, поднимаясь наверх, к месту нашей с зайцем встречи, вдруг подумал: а ведь здесь, наверное, место его постоянного обитания. На склонах, под кустами, множество удобных для лёжки мест. Если затаиться, никто не заметит, мимо пройдёт. Ходят же сюда редко, когда уж совсем, к концу лета, иссякает вода в деревенских колодцах. К тому же огороды рядом, есть где косому подкормиться. Да и картина здесь открывается взгляду особенная: сквозь древесные кроны, за синеющей петлёй Клязьмы, кудрявятся берёзовые рощи, сверкают в камышовых зарослях зеркала стариц, плывут над зубчатой кромкой далёкого леса вереницы медленных  облаков. ? всё это твоё! Ну, да, конечно, здесь его дом, а тут вдруг врывается в его  владения некто с пустым ведром. Как не возмутиться, не стать на пути, не показать всем своим видом, что непрошеный гость  здесь лишний. Ему, наверное, тоже, как и нам, прямоходящим человеческим особям, знакомо чувство своего дома, а оно даже зайцев делает бесстрашными. А  дом его  вот - эта речная излука с бегущей по ней золотой рябью, ивовые кусты, которыми играет ветер, взъерошивая их листву серебристой изнанкой вверх. Ночью, погружённый в чуткую дремоту, он здесь видит какие-то свои смутные, заячьи сны и, просыпаясь от случайного шороха (мышь-полёвка!), обнаруживает над собой, над ивовыми ветками, над всей речной поймой живое звёздное небо. Что он чувствует, глядя на мерцание вечных звёзд? Ощущает ли скоротечность своего бытия или пребывает в заблуждении, что его тихая заячья жизнь так же бесконечна, как вот эта, светящаяся над речной поймой, вселенная?!.. Надо лишь избежать некоторых опасностей – человека с ружьём, зимней бескормицы, трескучих морозов… Я шёл по тропинке, огибающей огороды, к задней калитке, вспоминая сказанное поэтом (мечтавшим «ноктюрн сыграть на флейте водосточных труб»): все мы немного лошади. ?, отпирая калитку, пересекая задворку, минуя баню из потемневших брёвен, окрепшие саженцы возле неё и старую яблоню с подпёртыми ветками, готовыми обломиться от тяжести налитых антоновок, поднимаясь с полным ведром на крыльцо, говорил себе: нет, все мы немного зайцы. Все мы боимся внезапных житейских утрат. Всех нас гнетёт звёздный взгляд вечности – загадочный взгляд, то ли насмешливый, то ли сочувствующий. ?, может быть, единственное, что даёт нам силы жить дальше, зная, чем кончается жизнь, это чувство своего дома. Ощущение себя его живой частью. Его душой.