Клуб «Симбирский глагол». Ведущий Клуба – Жан Миндубаев. Тема заседания: «Год литературы: обретения и потери». От ведущего. Печальная весть:  ушел из жизни Николай Романов. Николай Николаевич Романов родился в селе Тургенево Чердаклинского района  Ульяновской области. Окончил Рязановский сельскохозяйственный техникум; а после службы в армии – отделение журналистики Казанского государственного университета. Работал в редакциях газет «Приволжская правда» (Чердаклы), «Ульяновская правда», в Ульяновском областном комитете по телевидению и радиовещанию, в местном отделении Приволжского книжного издательства. Печатался в ульяновских газетах, в журналах «Карамзинский сад», «Литературный Ульяновск», «Симбирскъ». Автор книги стихов и рассказов «Полюби и жалей». Член Союза русских писателей. Николая Романова я знал давно и хорошо. Это был писатель со своим, не похожим на прочих словотворцев, голосом. Предметом его вдумчивого и приметливого писательского глаза была русская деревня, ее  работники. Отображая их, казалось бы, незатейливую жизнь, Николай Николаевич  мог показать такие затаенные и вроде бы обыденные черточки характеров, что читатель сразу проникался сочувствием к героям повествования. Писал Николай Романов немного, но сотворенное им, полагаю, не исчезнет из памяти тех, кто читал его прозу. Так же, как и его самого, шедшего по нелегкой  дороге   жизни мужественно, прямодушно и достойно... Мы публикуем два коротких рассказа  Николая Романова.   Жан Миндубаев. ************************** Зарубинки на тополе С тех пор, как второй сын Павел ушел на сторону да так и не вернулся в Боровчиху, грустно стало жить на свете Егору ?гнатову. Поначалу было ещё сносно. Дни и ночи пропадал он на конном дворе. Чинил сбрую, телеги, сани. Потом и этого дела лишился. Перевелись кони в Боровчихе. Пристроили было его сторожем в тракторную бригаду, но вскоре старик от этого поста отказался. После лошадей никак не мог привыкнуть к железкам. Бродил он как-то вокруг своей избы и надумал: а что если посадить под окошками дерево? Вырастет, шуметь будет на ветру, осенью листья полетят, зимний холод будет чувствовать, тепла просить. Всё, как у людей. Глядишь, вроде бы и не один живёшь. Бригадир пошёл навстречу Егору, дал столбиков, штакетнику, гвоздей. Через два дня получился маленький, добротный палисадник. А потом сходил Егор в теньковский лес, осторожно, сохранив побольше корней, выкопал тополёк и посадил его под окнами. Одно лето деревцо похворало, а на другое буйно пошло в рост, словно его тянули за макушку. Соседи над Егором незлобиво подшучивали: «Платоныч хозяйством обзавелся». В Боровчихе, надо сказать, стариков любят, хотя и подтрунивают над их причудами. Происходит это, главным образом, в магазине. Особые сцены бывают, когда сюда заглянет Витька Рыжий, очень большой балагур и насмешник. ? непременно он подвернётся, когда придёт в магазин Егор ?гнатов. Мужики без очереди лезут за вином, табаком, берут, что покрепче да подешевле, а Егор обязательно попросит у продавца «Беломору». Витька Рыжий тут как тут: «Что, дядя Егор, метр курим – два бросаем?» Этого старик только и ждёт. ? приосанится, и галифе поддёрнет. – Что мне, парень мой светлый, у меня ж не семеро по лавкам. Вот вчера Пашка красненькую прислал. Пишет, ты, папаня, не кури всякую дрянь, покуривай, знай, «Беломор». Дай-ка, Нюра, пачечку. С этими словами дед вынимал из кармана потёртых галифе хрустящую десятирублёвку. Продавец, Анна Николаевна, женщина красивая, торгует, как в хитрую любовь играет, незаметно подмигнёт другим, а Егору скажет: «Платоныч, мелочи нет на сдачу». «Вот беда, – сокрушённо говорит Егор, – тогда давай на рупь». Уложив все покупки в кирзовую сумку, Егор закуривал и уходил довольный. Но стоило ему выйти из магазина, как он начинал всячески бранить себя и поругивать: «Одним махом просадил десятку, старый хрен, пройдут золотые деньки, и придется тебе, Егорушка, гонять соседского Вовку за хлебом да махоркой». А отсюда вытекало и самое тревожное для Егора. Ему становилось неясно, когда же он сумеет отметить свой день рождения? Без копейки его на широкую ногу не справишь. Это была ещё одна странность Егора ?гнатова. А все началось с того же тополя. Однажды на нём зарубил он все свои прожитые годы. ? каждое лето в сенокосную пору делал на дереве новую отметину. Тополь рос, метины эти зарубцовывались, превращаясь в шершавые бугорки. «Вот умру я, – говорил Егор с тополем, – а ты ещё долго будешь жить не белом свете, и люди будут знать, сколько лет прожил на земле Егор ?гнатов. Может, кто-то и внукам расскажет про эти зарубки. Да нет, поди, ничего они не узнают, если я их сам не видел в лицо. А как бы я их погладил по вихоркам, вот так, как тебя». ?, запрокинув голову, дед долго, до ряби, до слёз в глазах всё глядел и глядел снизу вверх на ласковую зелень тополя. Пришёл Егор, как всегда, после пенсии в магазин за папиросами и провизией, и тот же Витька Рыжий, обращаясь к покупателям, сказал: – Слыхали, Матрёна Вострецова умерла? Витька кощунствовал сверх всякой меры. Матрёна только что была в магазине. Но он никому не дал и рта открыть. – Сколько было Матрёне лет? Шестьдесят, не больше. ? вот отдала Богу душу. Судьба, никуда не денешься. А вот Егору Платонычу, наверно, за сто, а он ещё, как козлик, бегает. Фортуна! – Э, э парень мой светлый, мне до ста ещё жить да жить. – А сколько тебе лет, Платоныч? – Сколько? – дед сощурился, что-то соображая. – А вот на другой неделе я буду отмечать день своего ангела. ? как прожил я этот год благополучно, то сделаю еще одну зарубину на моём топольке. Если ты, парень мой светлый, шибкий в рехметике, то поди да посчитай мои годки на тополе. Егорово сообщение было воспринято как новое чудачество. Но разговор этот не прошёл бесследно. Витька Рыжий, когда Егора не было дома, не поленился и посчитал бугорки-зарубины на дереве деда. Получилось семьдесят семь. В том же магазине он объявил, сколько Егору ?гнатову лет. – Так когда же твой день рождения, Платоныч? Сообщи, приду тебя поздравить и этого самого принесу, – Витька щёлкнул в яблочко. – Сообщу, Виктор, непременно сообщу! – ответил Егор, и необъяснимая радость засветилась на его лице. Егор Платоныч прикинул, что с днём рождения в таком случае медлить нельзя. Денег от пенсии осталась самая малость, а Витька может и передумать, значит, надо ковать железо, пока горячо. Тут ещё, кстати, соседка Маняша Круглова попалась. ? ей он как бы обмолвился про свой день. «Коль такое дело – пирог испеку», – сказала она добродушно. ? праздник состоялся. Вынес Егор под тополь щербатый стол, поставил старую скамью, разложил все кушанья. Витька откупорил бутылку, понемногу выпили. Дед торжественно сделал семьдесят восьмую зарубину на тополе. У палисадника женщины собрались, ребятишки. Говорил Егор только с Витькой, как с человеком, оказавшим ему самое сердечное уважение. – Вот ведь, парень мой светлый, как всё в жизни получается. Вот погляди на него, на тополь-то мой. ?зранил я его этими тяпками крепко. Погибнуть могло дерево, ан, нет, живёт. Почему? Потому что уход за ним есть. Так и с человеком. Давно бы я лежал в сырой земле, если бы сыновья обо мне не пеклись. Вот ко дню ангела каждый по красненькой прислал...Ну, и поздравления, как полагается. Пишут, приехать не могут, дела. Да я и не в обиде, лишь бы не забывали отца. Ты знаешь моих ребят? – Как же, – ответил Витька, – с Колькой-то твоим мы вместе без штанов бегали. – Как это без штанов, – вдруг обиделся захмелевший дед. – Ты это брось, Виктор. Хотя мои парни без маманьки росли, но чтобы без штанов, такого не было отродясь. – Да я не то хотел сказать. Друзья детства мы с Николаем, – оправдывался Витька. – То-то, парень мой светлый, давай-ка пропустим ещё по одной, что-то в грустную сторону повело. Выпили. Егор продолжил разговор. – Недавно Николай-то был у меня в гостях. Говорит: папаня, мы тебя в гибели матери не виним. Слезинка выкатилась из глаза Егора, перекатилась через несколько морщинок и застыла. – А чего меня винить? Вся Боровчиха знает, что я не виноват. Но дело не в этом… Всё же я виноват. Тут он встал и, поднявши руки, пошёл к тополю. – Я ведь вот так, Витя, навильник-то сена поднял, кричу: лови, Любушка. ? поймал её на вилы. Лошадь, окаянная, дернула – не устояла на возу моя Любушка. Не приглашая Витьку выпить, Егор выпил один. Потом, пошатываясь, подошёл к тополю. Прислонился к дереву и медленно сполз на корточки. Праздник на этом кончился.        Витька ушёл незаметно, женщины ещё постояли у изгороди. Кто-то спросил, почему дед живёт один, не у сыновей? ? кто-то ответил, что жил он у них в городе одно время, да снохи взъерепенились, мол, от старика овчиной, кислой капустой пахнет. Обиделся Егор, вернулся домой, в Боровчиху. Каждый месяц, получив пенсию, Платоныч неизменно появлялся в магазине. ? неизменно выкладывал на прилавок десять рублей, которые он якобы получил от Кольки. ?ли же от Пашки. ? никто ни разу не укорил его за эту фантазию. …Наскоро позавтракав, Василий Круглов торопился к своему трактору. «Ты чего это всё утро у печи возишься?», – спросил он жену. – Пирог пеку, Вася. Нынче у Егора Платоныча день рождения, восемьдесят годков стукнуло. Вчера встретил меня, радостный, несёт четвертинку и папирос. Говорит, Маняша, у меня завтра день ангела. Надо угостить старика пирожком. – Ну, угости, угости. Когда Маняша подошла к избе Егора, солнце прямо-таки гудело ярким светом в густой листве высокого тополя. – Вставай, именинник, – сказала она певуче, увидев деда, лежавшего лицом к стене. Но в тот же миг на неё так и пахнуло дыханием смерти, и она, не помня себя, выскочила на улицу. Навстречу ей шла другая соседка Егора, Наталья Кузнецова, и тоже несла какой-то свёрток. – Натаха, горе-то какое, умер наш Платоныч, скончался. Вскоре возле избы Егора ?гнатова собрались все те, кто не ушёл на сенокос. –                   Надо сходить на почту, дать телеграмму Николаю с Павлом, – сказала Маняша. –                    Но  постояв и подумав о чём-то, она сходила в сенцы и вернулась с маленьким ржавым топориком в руках. – А ведь год-то человек на свете прожил. Надо отметить, как это делал сам Егор Платоныч. ? Маняша, подойдя к тополю, как-то не с руки, неумело, тяпнула по его еще молодой коре. Тополь легонько вздрогнул. ***********     Крест над Дуниной дорожкой Жил в Починках одинокий, особой мудрости старик – ?гнатыч. Был он книголюб. Точнее, книгочей. Тонко разбирался в божественных книгах. Утверждали, что Псалтирь знал наизусть. По старости лет на фронт его не взяли. В колхозе как самому грамотному доверили учёт. Когда начиналась уборка хлебов, его обязательно ставили на приёмку зерна в складах. Тогда порядок был образцовый. Ещё он был незаменим, когда надо было обратиться к Божьему слову. Церковь из смоляной сосны, срубленную в лапу, в тридцатых годах обезглавили. Во многих местах из храмов сделали лабазы, склады, а то и просто сараи. В Починках и того хуже – открыли клуб. Богохульство, конечно, ужасное. Но что поделаешь, время было такое.           Потому почитать над усопшим на поминках, а также в дни больших христианских праздников, особенно на Пасху, никто не мог, кроме ?гнатыча. Окладная, совершенно белая бородка делала его похожим на старца какой-нибудь пустыни. В те нелёгкие годы такой шаг был страшно рискованным: могли упрятать в тюрьму или вовсе расстрелять. Уважали ?гнатыча и за непоказную доброту. У многих вдов на руках было по пять-шесть человек ребятни. С раннего утра и дотемна пропадали бабы в поле и на фермах. А в лунные ночи пололи собственную картошку и косили сено в волжской пойме, чтобы хоть малость, да взять для семьи с подворья. На колхозный трудодень надеяться не приходилось. Давали на него хлеба столько, что наплачешься. Вот придёт вдова получать на склад положенное ей зерно, ?гнатыч честь по чести отвесит ей меру. Женщина суетится рядышком, чтобы поставить крючок-расписку в амбарной книге, а он громко, чтоб все слышали, говорит: «Распишешься, Настасья, другой раз, когда за остатком придёшь». Настасья уж десятки раз спрашивала у него накануне, сколько ей причитается хлебушка. Видя, что получила досконально всё, она догадывалась: приглашает её ?гнатыч со своей торбочкой ещё разок на склад, глядишь, хоть на праздничек испечёт ребятам пирожок с картошкой да с лучком. Пожалует на склад за своей долей зерна такая же вдова, как Настасья, и ей ?гнатыч не сразу даст расписаться в амбарной книге. Председатель колхоза, молодой починковский мужик ?ван Колесников, однажды дома распалился: «?гнатыч – жулик и вор, пора его под суд, умоленного тихоню!» Но восстала его мать, Марфа Афанасьевна, тоже уважаемая всеми женщина: – Это кто жулик и вор? ?гнатыч? Разрази тебя гром, Ванька! Старика не тронь! Того, кто людям делает добро, и Божий Суд помилует. Бабы мужиков на фронте потеряли, в нитку тянутся, чтобы детей поднять. Горбись в поле целыми сутками, а тебе – шиш. ?гнатыч не ворует, а новых солдат помогает растить. Молод ты ещё, Ваня. Всех-то не слушай. Своими мозгами кумекай! Приспело время строить на Волге большую запруду – гидростанцию. Починки оказались в зоне затопления. Днём и ночью шли к ?гнатычу мужики и бабы посудачить, прознать, что будет с ними. Не останутся же они под водой… Он всем объяснял, что надо будет просить у властей новое место для поселения на своей земле. Была она там, за березняком, на крутояре, с высокими соснами, с полями, называвшимися красиво: Сарня пашня. Так земляки ?гнатыча утвердились в мысли, что поселятся они вдоль самой Дуниной дорожки. Была такая тропинка на взгорье. Вела в заповедный лес с малинником, калиной, ежевикой. Наконец собрали всех в той самой церкви-клубе. Повели речь о переселении. Привезли представителей из степного колхоза: вот с ними и будете жить в одном селе, они вас с радостью примут. Тогда один за другим шли на сцену починковские жители. Каждый говорил, что коль затеял Сталин великое дело на Волге (это был 1951 год), никто, естественно, не перечит. Но жить они хотят только на родной земле, на которой растили хлеб их деды и прадеды. Два дня шло собрание. Ничего не получалось. Не хотели починковцы жить нигде, кроме как на своем угорье. Власти зашли в тупик. Заключался он в том, что не могло помочь и насилье. Не будешь же каждый дом и домишко колупать бульдозером. Только в Починках почти пятьсот дворов, а если и в других сёлах заартачатся? Как же подобрать ключи к упрямым людям? Вот тут кто-то и возвёл напраслину на ?гнатыча. Мол, это он подначил земляков. С него и надо начинать. Позвали старика. Он не стал много рассуждать, говорит: «?сполняйте народную волю». «Ладно, будем думать», – сказали ему и отпустили. ? «додумались»: ночью с притушенными фарами подъехал к домику бобыля чёрный воронок, и увезли старика в неизвестном направлении... Но соседи этот «визит» видели. Зашептали в Починках за плетнями да в проулках: упекут, мол, ?гнатыча, и никто не будет знать, где упокоились его косточки. Грустно стало мужикам и бабам. Решили идти к властям с заявлением, что согласны переселиться куда угодно, только отпустите на волю доброго человека. Но через два дня он и сам объявился. За сорок километров увезти-то увезли, а вот домой на своих двоих отправили. Как только ?гнатыч перешагнул родной порог, деревне объявили, что состоится собрание с повесткой дня о переселении Починок в связи со строительством ГЭС. Село бросилось к старику: расспросить – как да что. Он спокойно говорил всем: «?дите домой, а вечером в клуб поспешайте, я там тоже буду». Только близким людям поведал, что в райцентре бросили его в тёмный и сырой подвал. Сутки не подходили. Потом допрос учинили. Зачем, мол, среди своих людишек посеял смуту. Старик говорил с милицией спокойно. Тогда крепыш-служивец в кожаной перчатке слегка приложился к нему: по одному и по другому боку вдарил. «Если не будешь говорить правду, дедок, на первом же этапе развалишься, как трухлявый пень», – пригрозил. ?гнатыч прикинул, что его земляков так и так в бараний рог согнут, но своего добьются. Сказал, чтобы собрали ещё раз все Починки. Он, мол, попытается уговорить людей на добрый лад. Когда в клубе яблоку негде было упасть, председатель сельсовета громко объявил, что с народом будет говорить Платонов Егор ?гнатович. Вышел дед на сцену, поклонился низко всему родному люду. «Дорогие сограждане, – произнёс в мертвецкой тишине, – плетью обуха не перешибёшь. Человек не всегда шагает в ногу с Божьей волей. За то и терпит в жизни беды немалые. Чтобы не усугублять эти беды, послушаемся власть, поедем селиться туда, где укажут». Дружно захлопали земляки ?гнатычу. Многие прослезились. Пошёл разговор о том, как будет организовано переселение. Степное село Засечное стояло улицами вдоль речки. Порядки починковцев поставили им впритык. Переселение шло трудно. Особенно нелегко давалось оно вдовам. Разберут домишко, а он наполовину сгнил, надо подновлять. Лес-то разрешили в пойме пилить. Но попробуй-ка свалить дубок или сосну бабьими руками.             ?гнатыч не велел свой дом ломать: развалится. Уполномоченный заявляет, что оставлять нельзя, территорию не примут. Ну и что? Сломали-таки…           Получилась куча гнилушек. Соседние мужики успокаивали ?гнатыча. Давай, мол, мы тебе за так хороший сруб поставим. «Да не надобно, – говорил старик, – жить мне осталось совсем немного, на сторону уйду». Нет, никуда не отпустили земляки ?гнатыча. После слома его хибарки стал он жить то у одних, то у других своих людей в Засечном. Так как он владел и стамеской, и шильцем, и молоточком, то не только никому не был в тягость, но и хорошо помогал. Правда, всё чаще и чаще наведывался в Сарню пашню, где поляна переходила в угорье с корабельными соснами. Внизу простирались до самой Волги луга, с которых одна за другой исчезали деревни. Подолгу сидел старик над Дуниной дорожкой (тропинку так называли потому, говорят, что якобы в давние времена оставила здесь молодайка почти грудную девочку Дуню, которую до смерти закусали муравьи). Сидел, не вытирая слезинок, бежавших по щекам то ли от яркого солнца, то ли от печали за людскую неустроенную жизнь на земле. Стояла дивная прозрачная осень. Вот в такую пору и умер ?гнатыч. Завещал он похоронить его рядом с Дуниной дорожкой. Власти вздыбились: нельзя! Тогда уж не стерпели починковцы. ?здевались, говорили, над стариком, как могли и как хотели, уж последнюю его волю исполнить-то можно! Кто-то съездил в дальнее село, где действовала церковь. Привезли батюшку. Отпел он ?гнатыча. Подхватили лёгкий гроб старика мужики и до самой могилы донесли на руках. Теперь там, где Дунина дорожка убегает вдоль бугорка немного вниз, любому прохожему сразу и неожиданно открывается крест ?гнатыча. Могила всегда ухожена. Но никаких цветов на ней нет. Просто растут лесные травы.